С.Н.Серягин

Жизнь и судьба Григория Михайловича Толстого

С.Т.Аксаков вспоминает: в субботу (между 2 и 20 января 1840 года – С.С.) обедал у нас Гоголь с другими гостями; в том числе был Самарин и Григорий Толстой, давнишний мой знакомый и товарищ по театру, который жил в Симбирске и приехал в Москву на короткое время, и которому очень хотелось увидать и познакомиться с Гоголем.[1] Как справедливо отмечает К.И.Чуковский: Аксаковы благоговейно охраняли Гоголя от посторонних людей,[2] да и сам старик Аксаков не назвал бы товарищем человека недостойного. Поэтому человек, которого представили Гоголю, не был случайным. Кем же он был, Григорий Михайлович Толстой?

Портрет Г.М.Толстого. Фотография 1860-х гг. из собрания К.И.Чуковского

«Рыцарь доброго стремленья и беспутного житья», по словам Н.А.Некрасова. Он родился 17 марта 1808 года в Казанской губернии. Его матерью была крепостная Авдотья, и довольно долго он числился ее незаконнорожденным сыном. Только в 1817 году его отец, майор М.Л.Толстой женился на ней, и лишь в 1825 году Григорий был «узаконен». Возможно, поэтому он жил большей частью не в Казани, а в Ундорах, у своих родственников Ивашевых (Вере Александровне он приходился двоюродным племянником).

В 1831 году он приехал в Симбирск вместе с Хованскими, чтобы ознакомиться с отцовскими имениями и поучиться у П.М.Языкова, как управлять ими (в октябре того же года отбыл в Москву). В этой семье он принят как родной и, судя по отзывам, вполне заслуженно: в декабре 1835 года Лиза Ивашева пишет ссыльному брату: «Г.М. Толстой заболел воспалением горла, и П.М.Языков вместе с доктором поехал к нему. Хорошо зная лень Петра Михайловича, из поездки можно заключить, как искренно он любит Толстого, вполне этого заслуживающего. Толстой – редкий друг, выдающийся как умом, так и качеством души».[3] Соответственно в одном из писем к Е.П.Хованской Толстой пишет, что для него «приехать из Казани в Ундоры – это всё равно, что вернуться с чужбины в отчизну».[4] Опытный охотник, известный как отличный певец цыганских песен, он играет в домашних спектаклях, организуемых князем Хованским. Как член Симбирского общества принимает участие в создании «Синбирского сборника» Д.А.Валуева, в 1864 году делает пожертвование на восстановление сгоревшей Карамзинской общественной библиотеки.

Личное происхождение и демократизм семьи Ивашевых оказали существенное влияние на формирование характера. В своём имении Г.М.Толстой (вместе с братом Владимиром, женатым на крестьянке) предпринимает попытки улучшения крестьянского быта. У них много было дела, потому что они не держали управляющего, находя, что помещики обязаны иметь непосредственное сношение с своими крестьянами и что трудно уследить, чтобы управляю­щий не злоупотреблял своей властью над крестьянами. Кроме деревенского хозяйства, Толстые были заняты еще лечением; сами прочли множество руководств о домашнем лечении, а живя два года за границей, прошли фельдшерский курс, учились в заграничных больницах перевязывать раны, пускать кровь, одним словом, подавать первоначальную помощь в несчастных случаях. В их аптеке был обширный запас лекарств и даже заведен был тарантас, приспособленный для спокойного отправления больного в городскую больницу. Зимой на барском дворе во флигеле открывалась школа, куда крестьяне, если хотели, могли посылать своих детей учиться. Толстые предоставили самим крестьянам разбирать возникавшие между ними тяжебные дела и подвергать виновных взысканиям, но крестьяне по привычке шли судиться к помещикам и этим отнимали у них много времени. Дворни у Толстых было немного, и каждый служащий получал жалованье, как вольная прислуга. Барщины и каких-либо поборов с баб, конечно, не существовало.[5] Однако и конфликты с «менее развитыми» соседями также наложили свой отпечаток на формирование его характера. Такие нововведения в управлении крестьянами возбуждали бесконечные толки в губернии; все соседи Толстых, крепост­ники-помещики, были страшно озлоблены на них, находя, что они подрывают помещичью власть. Толстые знали о доносах и о том, что за ними зорко следят, и потому были осторожны.[6]

Чувству горького бессилия подчинившись навсегда, эта двойственность (благие побуждения и боязнь ответственности) стала главенствующей чертой Григория Михайловича. В 1838 году сразу после смерти П.Н.Ивашева Толстой с товарищем совершили путешествие в Туринск, где на поселении жил В.П.Ивашев, приходившийся Толстому троюродным братом. Воспоминания об этой поездке позволяют полагать, что она могла и не состояться, если бы не решимость товарища Г.М.Толстого. Сам Григорий Михайлович первым высказал мысль о путешествии, но тут же выказал излишнюю рассудительность: нужно эту поездку хорошенько обдумать… не в одних деньгах заключается препятствие.[7] Несмотря на «проторенность» пути (у Ивашевых уже гостили брат К.П.Ледантю и сестра Елизавета Петровна Ивашева), поездка сохраняла опасность – подобного рода свидания были запрещены законом.

Сходные ситуации, когда вянет, как цветок, решимость наша в бесплодье умственного тупика, можно проследить и в дальнейшем. В конце 1830-х или в начале 1840-х Толстой в обществе Е.П.Ивашевой выезжает в Европу и в Германии знакомится с братьями Павлом и Михаилом Бакуниными. Поначалу их взаимоотношения были уважительными, но неприязненными: мы всегда уважали его и признавали в нем благородную и богатую природу, но нам казалось тогда, что в нем есть недостаток энергии, мы были чужды ему, несмотря на всё уважение, которое питали к нему. Он также смотрел на нас несколько искоса.[8] Новая встреча свела их в Париже зимой 1844 года. Это была не просто встреча старых знакомых, а сближение людей, схожих по убеждениям. Пылкий Бакунин увидел в богатом помещике своё Альтер-эго: Он вполне заменит тебе меня, тем более, что ты можешь быть наперед уверен, что его слова, его чувства и его мысли будут вполне и без всякого ограничения также и моими словами, моими чувствами, моими мыслями. Встреча моя с ним в Париже была для меня великое счастье; я отогрел несколько очерствелую душу и окреп и возмужал, и снова помоло­дел в отношениях с ним. Я познакомился со многими и самыми замечательными демократиче­скими знаменитостями, и могу тебя уверить, не знаю ни одного человека, который не был бы ниже его в демократическом отношении.[9] Однако в дальнейшем их пути расходятся: Г.М.Толстой возвращается в Россию и охладевает к радикальным революционным преобразованиям. В обширной переписке Бакунина он больше не появляется.

В середине 1840-х годов братья Толстые изучают медицину в Париже и, по словам А.Я.Панаевой, выделяются в эмигрантской среде своим особым интеллектом: постоянные сплетни и дрязги, господствовавшие в среде приятелей, окружавших Панаева, надоели и опротивели мне страшным образом. Я была очень рада, что могла от них удалиться, познакомившись через Бакунина с двумя братьями Толстыми, казанскими помещиками, людьми очень образо­ванными и чуждавшимися тех парижских развлечений, до которых так падко большинство русских путешественников.[10] Там же Григорий Михайлович знакомится с немецкими демократами, и в том числе с Карлом Марксом. В этом обществе он также воспринимается как человек, горячо преданный идеалам революции: вчера мы, немцы, русские и французы, собрались совместно на обед, чтобы поближе рассмотреть и обсудить наши дела: русские – Бакунин, Боткин, Толстой (эмигранты, демократы, коммунисты), Маркс, Риббентроп, я и Бернайс, французы – Леру, Луи Блан, Феликс Пиа и Шельхер.[11] Иногда та же компания собирается у Толстого: Милый Бернайс! Толстой хотел еще вчера пойти со мною к Вам, но ему что-то нездоровится. Он просит Вас сегодня вечером между 7 и 12 зайти к нему. Будут также Гервег, Маркс и компания.[12] При этом, когда Бакунин во второй половине марта 1844 года впервые приехал в Париж, Толстой был уже там и, по-видимому, уже был знаком с Марксом (с которым он мог познакомиться через Руге, вероятно знавшего его уже с осени 1841 года по Дрездену).

По словам П.В.Анненкова, он (Г.М.Толстой – С.С.) уверил Маркса, что, предав­шись душой и телом его лучезарной проповеди и делу водворения экономического порядка в Европе, он едет обратно в Россию с намерением продать все свое имение и бросить себя и весь свой капитал в жерло предстоящей революции. Возвратившись же на родину, сперва в свои имения, а затем в Москву, он забыл и думать о горячих словах, прозвеневших некогда так эффектно перед изумленным Марксом. Немудрено, однако же, что после подобных проделок как у самого Маркса, так и у многих других сложилось и долгое время длилось убеждение, что на всякого русского, к ним приходящего, прежде всего должно смотреть как на подосланного шпиона или как на бессовестного обманщика.[13] Такое высказывание неоднократно подвергалось критике и, в силу этого, требует обстоятельного разбора.

Судя по подчеркиваниям и заметкам на полях, Маркс внимательно читал воспоминания П.В.Анненкова. В разделе о «степном помещике» К.Маркс подчеркнул в тексте слова: "он уверил Маркса" и сбоку приписал по-французски: "Это ложь! Он ничего подобного не говорил. Напротив, сказал мне, что вернется к себе для наибольшего блага своих собственных крестьян! Он даже имел наивность пригласить меня ехать с ним!"[14] Тем не менее осенью 1846 года в среде революционно настроенных эмигрантов был разоблачен русский шпион Яков Толстой, что тут же породило путаницу (вскоре, впрочем, разрешившуюся) – шпионом сочли уехавшего Григория Михайловича: не кто иной, как наш благородный Толстой, навравший нам, будто он хочет продать в России свои имения. После всего этого ясно, что рекомендованный им Анненков — тоже русский шпион.[15] То есть намерение продать поместье Г.М.Толстой всё-таки высказывал и даже осуществил частично – в 1847 году он продал село Новоспасское вместе с принадлежащею к нему Шаблинскою луговою дачею своему дяде – подполковнику Павлу Львовичу Толстому. Очевидно, ложью, выделенной К.Марксом, была фраза о «жертве капитала в жерло революции». В письме К.Марксу Г.М.Толстой выказывает самое тёплое уважение: будьте уверены, что дружба, которую я питаю к Вам, вполне искрения. Прощайте, не забывайте Вашего истинного друга Толстого. Однако, несмотря на взаимное расположение, их дружба кажется несколько преувеличенной. По воспоминаниям того же П.В.Анненкова: Маркс находился под влиянием своих воспоминаний об образце широкой русской натуры (выделение моё – С.С.), на которую так случайно наткнулся. Можно предположить, что широта натуры интересовала К.Маркса больше, нежели личность случайного знакомого. Если бы нам удалось собрать достаточно средств, можно было бы устроить здесь собственную типографию… я попросил бы тебя узнать у Бакунина, каким путем, по какому адресу и каким образом я могу переправить письмо Толстому?[16] После 1847 года Григорий Михайлович из переписки К.Маркса исчезает.

Отношение к нему, как к достаточно богатому, но, может быть, несколько простоватому спонсору, меценату, характерно. Вернувшись в Россию, Григорий Михайлович, уже знакомый с Панаевыми, знакомится также с Н.А.Некрасовым, и в 1846 году приглашает их в свою деревню, отдохнуть и поохотиться. Именно там, по словам исследователей, возникает идея об издании нового демократического журнала. Было принято решение выкупить у П.А.Плетнева «Современник», и Г.М.Толстой поначалу радостно согласился помочь материально. Но благородное намерение так и осталось намерением: вместо обещанных 25000 рублей Григорий Михайлович прислал поэту лишь вексель, который тот вернул. Для Н.А.Некрасова это было тяжелым ударом. Не получая обещанных денег, он попросил Г.М.Толстого выслать хотя бы «только 7 или 5 тысяч ассигнациями», то есть, нечто весьма незначительное по сравнению с обещанной суммой. Но Толстой остался глух и к этой просьбе. Замечательно, что при этом он не проявил даже свойственного ему «джентльменства»: на два настоятельных письма он не ответил: Вы так ручались за себя, а Ваши уверения казались мне такими дельными и несомненными, что я скорее боялся не получить денег от Панаева, чем от Вас. Вы имели возможность внести деньги. Доказательство: Ваши собственные письма, в которых Вы уведомляли, что приступаете к хлебной торговле, и деньги, бывшие у Вас, употребили на закупку хлеба.[17] Отношения были прерваны, но нельзя сказать, что испорчены, Н.А.Некрасов отнесся к таким людям с пониманием:

За то теперь клеймит их иногда

Предателями племя молодое;

Но я ему сказал бы: не забудь -

Кто выдержал то время роковое,

Есть отчего тому и отдохнуть.

У нас нет оснований говорить о трусости или пустословии Г.М. Толстого – все поголовно отмечают его честность и прямодушие: это был образованнейший человек и в полном смысле джентльмен, как в жизни, так и по характеру, и по манерам.[18] Останавливала именно ощутимая (хотя, возможно, и не всегда объективная) невозможность реализации намеченных планов, страх «как бы не вышло хуже». Многие современники (В.А.Панаев, Н.В.Успенский), не сговариваясь относят его к числу «лишних» людей: это был один из тех богато одаренных «лишних людей», которые, как Онегин или Печорин, не находили себя под серым небом николаевской империи.[19] Не находя высоких и вместе с тем непосредственно близких жизненных целей, Толстой с его увлекающимся характером метался от одной забавы к другой. Он превращал свою усадьбу то в охотничий арсенал, то в оранжерею, проводил дни под сенью тропических растений[20]. Умер Григорий Михайлович холостяком в Москве 6 января 1871 года.