С.Н.Серягин

Оцю Шкавабас[1]. Петр Иванович Панин в Симбирске

Первоначально Екатерина II не придавала особого значения Пугачёвскому восстанию, но после скоропостижной смерти А.И.Бибикова самозванец занял Казань, и перед императрицей встал нелегкий выбор главнокомандующего войсками для подавления восстания. Пётр Александрович Румянцев находился на Турецком фронте, тогда был предложена кандидатура 53-летнего героя Семилетней войны Петра Ивановича Панина. Вот что писала Екатерина Потёмкину: «увидишь, что граф Панин (Никита – С.С.) из братца своего изволит делать властителя, с беспредельной властью, в лучшей части империи. Что если я и подпишу, то… я сама не малейше не сбережена, но пред всем светом – первого враля и мне персонального оскорбителя, выше всех смертных в империи хвалю и возвышаю». Указом от 29.07.1774 г. Петру Ивановичу Панину была дана власть над губерниями: Нижегородской, Казанской и Оренбургской (он просил добавить и Московскую, которая осталась за князем Волконским).

П.И.Панин в 1760-х гг. Художник Г.Сердюков

Также Панину даровано неограниченное полномочие к изысканию и употреблению всех средств и мер, необходимых в возлагаемом на него важном государственном деле. Однако, назначив его «гражданским диктатором» края, императрица не подчинила ему секретной комиссии, заведывание которой при покойном А.И.Бибикове соединялось с должностью главнокомандующего. Комиссия получила особого начальника – Павла Сергеевича Потёмкина (родственника Григория Александровича), который по делам её находился в Казани. Кроме того, начальство над войсками, действующими против Пугачева, было приказано взять А.В.Суворову, не состоящему в подчинении П.И.Панина. Трактовка последнего назначения вызывает вопросы в научной среде. Конспирологи склоняются к версии, что это назначение было вызвано желанием «принизить» П.И.Панина со стороны Г.А.Потёмкина. Однако, по другим данным, А.В.Суворов был назначен к подавлению гораздо раньше П.И.Панина и лишь был задержан П.А.Румянцевым на турецком фронте. В рескрипте от 29.03.1774 года императрица пишет А.И.Бибикову: отправлен будет к вам немедленно генерал-поручик Суворов, которого употреблять можете там, где вы, по соображению обстоятельств и по усмотрению пользы заблагорассудите.[2] Кроме того, сам П.И.Панин в одном из первых писем просит о назначении ему более молодого помощника: слабость моего здоровья и увечные припадки приводят меня в трепет, чтоб иногда в самых нужнейших действиях не отлучили от возможности исполнять своё звание, то… повелите снабдить меня таким генералом, который бы с надеждою и с соответственным чином мог занять моё место.[3] То есть в данном случае о противостоянии говорить не приходится.

Сразу после назначения П.И.Панин приступает к исполнению обязанностей по сбору и отправлению войск, к месту боевых действий он выехал из Москвы 17 августа 1774 года в направлении на Шацк (восток – юго-восток). В начале сентября он в Керенске: я получаю со всех сторон удостоверения, что здешний город самое сердце взволнованной бунтованием черни, и что вокруг его знатные еще изменнические скопища производят свои злодеяния. В здешней окрестности разбита одним моим отрядом одна бунтовщичья шайка до 600 человек состоящая, убит ее предводитель более чем со ста человеками и отнято у них 13 пушек. Теперь ожидаю известия об отправленном от меня другом отряде на поражение другой бунтовщичьей шайки, как сказывают более двух тысяч человек.[4] Действуя в духе рекомендуемых императрицей «человеколюбия и милосердия», Панин в то же время старался произвести воздействие на население посредством казней, производимых нередко с применением приёмов, отвечавших, по его мнению, этой цели: самые строгие смертные казни и наказания пред глазами всех производились первоначальным злодеям и убийцам, сводимым из разных мест… попу отрубил голову, у нескольких сделал поменьше ушей и почесал у многих спины, а при деревне поставил все приготовления для смертной казни, что я со всеми теми делаю, которые сопричащались изменническому бунтованию.[5] Всего по представленным им данным: на устрашение впавшей в остервенение черни, на месте лишены жизни казнью по моим собственно решениям токмо 326 человек.[6]

Вместе с тем Панин проявляет себя действительно всемогущим самодержцем – тем самым верховным богом мокшан. Наказуя, он и милует: как здешний город без воинского гарнизона, помощью собравшихся дворян со своими слугами, отставной штатной команды, воеводского товарища с приказными своими служителями и пленными турками троекратно от злодейского нападения оборонен, то я и взял смелость высочайшим Вашего императорского величества именем всех оказавших сию заслугу и верность воинские чины повысить одним чином (не выше премьер-майора), штатских представить правительствую­щему сенату с обнадеживанием и их, а слугам барским и туркам велел выдать в награждение по одному рублю (всего до 90 рублей).[7] Предоставленный императрицей бюджет П.И.Панина «для вспоможения разоренным домам» составлял около двухсот тысяч рублей, из этой суммы он затратил 42 592 рубля, разделив оные на вспоможение 460 домов разоренных дворян, штаб- и обер-офицеров.[8]

Находясь в Керенске, в ночь на 2 сентября Петр Иванович получает донесение от Михельсона «о совершенном и так сказать на голову разбитии государственного злодея Пугачева». И там же – о поражении под Карсуном Симбирского коменданта Андрея Петровича Рычкова (1740-1774): получил я неприятное известие, что разбойничьи шайки новыми своими совокуплениями начали возобновлять свои убийства и грабительства. К низложению посланы отряды, но между тем несчастливый Симбирского города комендант Рычков, выступив из оного для поражения приближающейся шайки потерял свою жизнь в сражении с оною и бунтовщики приобрели верх над его гарнизоном и уланской командою, бывшею в двухстах человек с одной пушкой.[9] Примечателен ответ на это сообщение императрицы: о потере Симбирского коменданта Рычкова весьма жалею и вижу я, что во многих местах от гарнизонных команд пакости не малые происходят (выделение моё – С.С.), коих причину надлежит проникнуть дабы зло в корень излечить при первом досуге. О причинах, которые «надлежит проникнуть» упоминается в воспоминаниях Г.Р.Державина: гренадеры ропщут, что вызвали их из армии для торжества и не дали им при торжестве даже по чарке вина, а заставили бить сваи на реке, строилась набережная; то они от такой худой жизни и положат ружья перед «Царём низовых краёв», кто бы таков они ни был.[10] По «древнему обыкновению» того времени, солдаты, свободные от службы использовались у разных вельмож, которые употребляли их для собственных работ на конюшнях и дачах.

Ликвидация повстанческих отрядов – одна из забот Панина в его поездке: я в здешнем краю задержаться был принужден на разбитие уже шести разных скопленных гораздо в немалом числе бунтовщичьих шаек.[11] Однако достаточно скоро эта проблема была решена: все бунтовщичьи шайки досконально истреблены, и осталось только управиться мне с Киргиз-Кайсаками и Башкирами, кои, однако уже начинают против прежнего гораздо усмиряться.[12] Всего, по данным составленной им ведомости, войсками разбито 62 шайки, 10 тысяч человек убито, 9 тысяч взято в плен, отбиты 64 пушки.[13] Но тем большую актуальность приобретает вторая забота, гораздо более насущная. Еще в начале своего путешествия П.И.Панин пишет: ничто меня столько не волнует, как предвозвещение почти неизбежного голода.[14] Озабоченность не случайна – вверенный ему край постигли разорение, а соответственно дороговизна и голод: слыхал ли кто, что уже в нынешнем месяце, как в первом получившем с поля жатву, народ здесь принужден покупать к своему пропитанию полынь до 40 алтын (1 руб. 20 коп.), а дубовые желуди до полутора рублей за четверть (116 кг.)? Деликатничая в донесениях императрице, в письмах к брату Пётр Иванович более откровенен: вот, дорогой друг, плоды роскоши и возвышенных доходов, что в самых хлебородных местах, почти нет ни у кого запасного хлеба. [15] То есть голод обусловлен не столько внешними, объективными причинами, сколько безрассудством местного дворянства. В этом вопросе видится проявление натуры П.И.Панина, его принципиальной позиции: что же бы могло меня сделать обращенным в провиантмейстеры для покупки хлеба тому народу, которого первый наш с вами злодей (то есть, видимо, дворянин – С.С.) уже действительно ввергал своим нерачением не только в голодную, но и претерпеваемую от наготы смерть? Разве для того, чтобы и оное нерадение погруженных в сластолюбие и праздность людей (выделение моё – С.С.) получило удобный вид к возвлечению на меня пред государством в том вины?[16] По словам биографов, еще в 1763 г. он подал императрице записку по поводу крестьянского вопроса, в которой предлагал существенные меры по ограничению крепостного права: сочинить положение крестьянским для помещиков работам, причем помещики не должны требовать от крестьян более четырёх рабочих дней в неделю, а величину оброка определить не более двух рублей".[17] Естественно, предлагаемые меры не могли быть одобрены большинством современников, «демократические» воззрения П.И.Панина заслуживают самостоятельного исследования.

Проявляя внутреннее недовольство в личностной переписке, на деле П.И. Панин проявляет себя деятельным администратором. Прежде всего, он отказывается от полномочия по пропитанию подвластной ему территории: паче всего устрашил меня указ о возложении на меня покупки хлеба для пропитания. Из губерний начальству моему вверенных нет никаких возможностей уделить туда хлеба потребного количества мне и до сих пор еще неизвестного. Получил я из опекунской канцелярии сообщение, что хотя уже третий месяц как миновала опасность городу Саратову, но опекунская канцелярия и сама еще сведения не имела, сколько потребно на пропитание хлеба, сколько живых осталось, все ли поля засеяны. Могут сделать помощь и лучшую удобность имеют, нежели я, губернаторы воронежский, белгородский и слободской.[18] Вместе с тем, он не сидит без дела: испросив у государыни денег, П.И.Панин устроил казенные хлебные амбары и строго воспретил завышать назначенную цену. По совету с губернаторами Нижегородским и Казанским, на хлеб были утверждены фиксированные цены: с сего времени (конец октября-начало ноября 1774 г.) до нового хлебного урожая не допускать нигде подымать цен на всем правом берегу Волги: ржаной муке выше 2 р. 70 к., крупе 3 р.50 к., овсу 1 р.10 к. за четверть; на левом берегу: муки ржаной 1 р. 80 к., овёс 80 к. за четверть, сена повсеместно не выше 6 коп. за пуд.[19] Императрица сомневается в успешности этого начинания: предвидится, что труднее всего будет удержать без нарушения предписанные цены, ибо и в здешнем городе полицейские таксы почти что мнимые суть, потому что розничную продажу нет возможности всякую минуту свидетельствовать.[20] Соответственно потребностям, П.И.Панин предлагает императрице реформу административно-территориального управления: внутреннее беспокойство открыло потребности в умножении над народами, разнообразными в вере и обычаях, более правительств и присутственных полицейских надзирателей, нежели есть, таким образом, чтобы ничто не могло в запущении оставаться из всего надзирания порученного к взысканию и ответу.[21] При этом было бы ошибочно считать (как это делают некоторые биографы) автором этой реформы именно Петра Ивановича Панина. Как он сам отмечает в донесении, подлинным автором был Платон Степанович Мещерский (1713-1799): вступил ко мне ныне губернатор Казанский с докладом о разделении правления губернской канцелярии на департаменты, а уездов на коммисарства и о уменьшении уездных пространств увеличением их числа.[22] Соответственно в ответном письме императрица писала: часть доклада содержащая в себе росписание уездов по обеим сторонам Волги по удобности к городам и разделение уездов и о учреждении новых канцелярий и земских комиссаров, нахожу весьма удобным, и сие в рассмотрение и для точного положения вверить удобнее всего губернатору самому, о чем ожидать буду новое его расписание, дабы утвердить указом в Сенат новые сии как расписания, так и учреждения.[23] После претворения реформы в действие в 1780 г., когда Симбирская провинция была преобразована в наместничество и впервые получила территориальную автономию, П.С.Мещерский был назначен губернатором Казанским и Симбирским. Интересно, что в качестве губернии она упоминается (если в тексте нет опечатки) уже в 1775-м году: особливо ради возобновления пограничных Оренбургской и Симбирской губерний (выделение моё – С.С.) укреплений, яко многие из оных минувшим возмущением совсем истреб­лены, а почти все запущением не в надежном оборонительном состоянии находятся.[24] То есть вопрос об административной самостоятельности также был предрешен заранее, воплощение задержалось или необходимым обустройством (распланировка уездов, подбор руководящего персонала и т.д.), или же бюрократическими процедурами.

Ещё одной заботой П.И.Панина как администратора стала борьба с взяточничеством. Не указывая количественных характеристик, в одном из донесений он отмечает: обуздание на мздоимство внушило мне моё размышление… обещаю себе по последней мере, что привыкшие ко взяткам удержатся оные производить хотя некоторое время от страху быть всем тем задержанным и представленным ко мне, кои позволят себе взяток домогаться.[25] Соответственно по подведомственной территории П.И.Панин издаёт распоряжение: в случае требования взяток, подарков или каких-либо сборов, таковых задерживать... невзирая ни на какой чин и лицо, приводить прямо к нему для неупустительного по всей строгости законов наказания.[26] Как обычно, в письме к брату он более категоричен: канцелярское и их служителей многоможие во мздоимствах и в пригибании всех дел от истины к случаям сильных (то есть к «праву сильного» – С.С.) восприяло прежнюю свою силу и течение.[27]

Впервые Симбирск появляется в его письмах еще 1 сентября: теперь по разбитии главных сил бунтовщика и почти всех уже здешних шаек, могу я предположительно основывать себя на зимнюю позицию в Симбирске, как в средине мест, требующих моего повсеместного обозрения и вспоможения. Наконец, 1 октября Панин сюда прибыл. По словам биографов, всюду он был встречаем с радостью, и даже был избран в предводители дворянства, но отказался от этого почетного звания. Вторично собравшись от Симбирского дворянства корпус в 62 человека, сделал устами своего предводителя А. Похвиснева[28] следующее приветствие. Чистота души твоей; чуждое всякого пристрастия сердце; никакими превратностями слепого стечения случаев непотрясаемая твоя твердость примерная любовь, усердие, ревность ко главе и всему составу твоего Отечества… вот убеждения, коими побуждаемое дворянство Синбирское предстояло уже пред тобою с подношением над собою предводительства. Но великие дела, неисходно из мыслей твоих , тебя занимающие; непрерывающиеся никогда твои труды, здешних пределовблагоденствие промышляющие, не попустили тебе исполнить наше прошение. Ты почтил приношение наше вменением себе в честь, и показал, что в душе твоей столько же и снисхождение, сколько и Героические свойства водворяются. Прими же Великий Муж за оное благодарение от Симбирского Дворянства. Имя и память твоя пребудут сладостны и неоцененны в роды оного и роды.[29]

В тот же день 1 октября в Симбирск под конвоем был доставлен Емельян Пугачев. Некоторые исследователи сомневаются в достоверности переданной А.С.Пушкиным беседы. Однако частично она подтверждается письмом самого Петра Ивановича: отведал он (Пугачёв – С.С.) от распаленной на его злодеяния моей крови несколько пощёчин, а борода, которой он Российское государство жаловал, довольно драная. Больше нигде кроме А.С.Пушкина эпизод с бородой не упоминается. Представляется, точному в подробностях писателю незачем врать и в остальной части изложения. Несмотря на рукоприкладство, П.И.Панин проявляет нечто вроде уважения к противнику: надобно и в злодействе дать ему ту справедливость, что дух имеет он бодрый, который мог бы быть весьма полезен, если бы обращаем был не во зло, а в добро.[30] Эта «бодрость духа» также косвенно свидетельствует в пользу истории, изложенной А.С.Пушкиным. В конце октября (26-го выехали из Симбирска) Емельян Пугачев под конвоем отправлен в Москву, П.И.Панин задерживается в Симбирске еще на полтора месяца.

Борьба с мифами, за давностью ставшими историей, ожидается в другом направлении. Сообщение о «придворности» в доме Мясникова основано, очевидно, на воспоминаниях Г.Р.Державина: около обеда граф вышел из кабинета в приёмную галерею, где уже было несколько штаб и обер-офицеров; он был в сероватом атласном широком шлафроке, французском большом колпаке, перевязанном розовыми лентами. Прошёл несколько раз вдоль галереи, не говоря ни с кем ни слова. Не удостоил и взгляда дожидающегося его офицера… гневно сделал ему выговор. Офицер, выслушав с подобострастием окрик генерала, сказал, что «это всё правда, ваше сиятельство, я виноват». Сие или сему подобное, когда с чувствительностью выговорено было, то у сего надменного и вместе великодушного генерала вдруг покатились ручьём из глаз слёзы. Он сказал: «садись, мой друг, я твой покровитель». По окончании обеда граф пошёл отдыхать. В шесть часов по полудни, как бывало обыкновенно при дворце Екате­рины, генералитет и штаб-офицеры к нему собрались. Здесь надо отметить, что вскоре их дружба расстроится: незнание света сделало ему (Г.Р. Державину – С.С.) сего сильного человека из покровителя страшным врагом. То есть с некоторой натяжкой автора можно подозревать в пристрастности изложения. Помимо воспоминаний Г.Р.Державина, есть мемуары П.С.Рунича, согласно которым П.И.Панин предстаёт в несколько ином облике: пришедши в 7-м часу утра к его сиятельству, мы нашли сего препочтенного старца, одетого в мундире и ходящего по большой приемной комнате, в которой находилось уже разного звания человек до сорока (по ходу изложения людей в помещение набивается до двухсот человек военных, гражданских и разного звания и пола людей… в том числе несколько дам в черном и цветном одеянии). Однако если Г.Р.Державина можно заподозрить в «чернении» П.И.Панина, то П.С.Рунич явно пытается его «обелить»: подняв правую руку, едва не ударил злодея; но, в одно мгновение отступя от него, поднял обе руки вверх в трепетании своего сердца и в ужасном рыдании. Вместе с тем, в своём изложении он претендует на объективность: мне сказывали, граф говорил дворянству бесподобно трогательную речь на счёт поведения живущих в деревнях дворян, но как я сам сей речи не слышал, то и помещать оную не могу.[31]

Также со слов Г.Р.Державина известно об охоте П.И.Панина: подъезжая к Симбирску рано поутру, при выезде из подгорных свобод, встретил сего пышного генерала с великим поездом, едущего на охоту.[32] Одним из мест, где вероятно охотился Панин, было село Смышляевка (ныне Кузоватовского района, в 62 км. юго-западнее Ульяновска). Именно эта Смышляевка помечена в заметках Пушкина. Нет никаких оснований не доверять Г.Р. Державину, но информация об охоте весьма сомнительна (сам он предпочёл «уклониться с дороги и путь продолжить по миновании свиты»). Сам П.И.Панин об этом ничего не сообщает, более того, постоянно жалуется на приступы подагры (вертлужная впадина тазовой кости): теперь всякий день трепещет душа моя, чувствуя на себе всегдашние подагрические движения, чтоб здесь оными не только не повергнуться в мучительное страдание, но и не лечь бы в гроб.[33] Это состояние здоровья и общая завершенность насущных дел позволяет П.И.Панину просить об отставке. В письме от 20.11.1774 г. Императрица отдала должную справедливость его трудам, разрешила ему приехать в Москву, и 17 декабря он покидает Симбирск, 22 декабря пишет уже из Арзамаса, 25 декабря прибывает в Москву. По словам биографов, в награду за труды по усмирению бунта он получил: похвальную грамоту; меч, украшенный алмазами; алмазные крест и звезду ордена Андрея Первозванного и 60000 рублей «на поправление экономии». Указом Екатерины от 9 августа 1775 года П.И.Панин был уволен и больше участия в государственных делах не принимал.