С.Н.Серягин
А.В.Суворов в воспоминаниях симбирян
Безусловно, столь выдающаяся личность как А.В.Суворов не может не привлекать внимания, поэтому вполне естественно обилие его биографий, в том числе, воспоминаний. Некоторый вклад в развитие мемуаристики был внесен симбирянами. Свои воспоминания о встречах с великим полководцем оставили П.Н.Ивашев, А.А.Столыпин и Д.В.Давыдов. Какие черты захотели подчеркнуть эти выдающиеся авторы, на что акцентировать внимание и что можно сказать о них самих, исходя из их историй, будет рассмотрено в настоящей работе.
Памятник Суворову в Ульяновске, скульптор Олег Клюев, открыт в 2011 году
I.
П.Н.Ивашев и А.А.Столыпин были хорошо знакомы и, возможно, даже дружили. Д.В.Давыдов, хорошо знавший Афанасия Столыпина, очевидно, был знаком и с его старшим братом – Александром. Также можно предположить, что, проживая в Симбирской губернии, Давыдов знал и П.Н.Ивашева. Вместе с тем, можно смело утверждать, что мемуары все трое оставили самостоятельно, без оглядки друг на друга. Достаточно сказать, что П.Н.Ивашеву заниматься биографией поручил сам Суворов: П.Н.Ивашеву сегодня кушать у Антинга и целый день с ним работать.[1] При этом сохранившийся отрывок из воспоминаний был опубликован лишь в 1841 году, уже после смерти Ивашева и Давыдова, который взялся за написание своих заметок о Суворове в силу неудовлетворительности прочитанных биографий (в том числе и Ф. Антинга, которого правил Ивашев): Лавернова история – не история, а панегирик, Антингова – далеко не удовлетворительна, Фуксова история Италианской кампании ни на что не похожа.[2] Столыпин со своей стороны изображает события, частично уже описанные Ивашевым, то есть, также можно предположить, что он не был знаком с работой предшественника. Прежде чем приступить к собственно сравнительному анализу, надо отметить разницу в степени знакомства с А.В. Суворовым каждого из мемуаристов.
П.Н.Ивашев прослужил под началом Суворова около пяти лет, славный боевой путь он начал под Очаковым. В 1790 г. секунд-майор Фанагорийского гренадерского полка, колонновожатый при штурме Измаила, дежурный при Суворове. В 1791-92 гг. премьер-майор, начальник штаба Суворова: Колонновожатый секунд-майор Ивашев, бывший до штурма при построении батарей, под канонадой исполнял своё дело со всякой точностью и исправностью, был всегда при своём месте и примером неустрашимости, подвергаясь всегда опасности, состоял до самого конца дела сего.[3] В 1794 г. Ивашев – подполковник Фанагорийского гренадерского полка, квартирмейстер в армии Суворова в Польше. Отправляя должность корпусного квартирмейстера, по прибытии к деревне Трощин, рекогносцировал за неприятельские посты, снял план позиции его, по которому ведена атака, отыскал и провел войска через удобнейшие броды, где совсем не ожидал неприятель. Во время же баталии употребляем был в самые опаснейшие места с нужными повелениями, которые наилучшим образом отдавал и храбростью своею впереди при атаках, куда он по доброй воле выезжал и подавал пример нижним чинам.[4] В будущем инженерные способности Ивашева обеспечат успех Тарутинского манёвра, теперь же он друг и доверенное лицо А.В. Суворова. Еще в 1795 г. Ивашев обещал полководцу исправить погрешности в сочинении о Суворове, написанном Антингом. В итоге Ивашев написал две тетради своих замечаний на это сочинение, да к тому же, по просьбам знакомых, дополнил его своими собственными воспоминаниями, также на французском языке. Летом 1838 г. Петр Никифорович в письмах к сыну, сосланному в Сибирь за участие в Южном обществе декабристов, сообщил ему об этом и спросил, не возьмется ли он за перевод на русский язык этих трудов. В. П. Ивашев и его друг Н. Басаргин с огромным увлечением принялись за эту работу. К большому сожалению, замечания Ивашева на книгу Антинга затерялись, хотя они могли бы иметь несомненную ценность. Что касается воспоминаний о Суворове, напечатанных в 1841 г., то это лишь отрывок, обнаруженный в бумагах П.Н. Ивашева после его смерти.
Александр Алексеевич Столыпин молодым человеком (в 21 год) стал адъютантом у Суворова и прослужил чуть менее двух лет (с июля 1795 г. до отставки Суворова 1 марта 1797 г.). Ничем выдающимся не отмечен (служба пришлась на мирное время), но также снискал благорасположение великого полководца, который был бы рад возобновить совместную службу: служившего при мне капитана Столыпина я принимаю охотно.[5] Увы, новая встреча не состоялась. Свои воспоминания он написал уже будучи 70-летним стариком, незадолго до смерти (опубликованы в «Москвитянине» 1845 года).
Д.В.Давыдов лишь раз виделся с Суворовым, будучи девятилетним ребенком, его записки – дань скорее уважения, чем памяти. Тем не менее, встреча, безусловно, произвела на него неизгладимое впечатление, будучи талантливым писателем и мыслителем Давыдов много внимания уделял изучению личности Суворова. Я намерен был писать о великом Суворове, но не жизнь его – это мне не под силу, а этюд или размышление о Суворове. Я его долго, то есть, с юношества моего изучал, вникал в намерения его, старался угадывать их и систему его действия.[6] Его «Встреча с великим Суворовым» была опубликована первой – в журнале «Библиотека для чтения» 1835 года.
II.
Записки Ивашева начинаются с разбора публикаций о Суворове – работ Фукса и Антинга. Последнего Ивашев выделяет особо: Антингова Histoire des Campagnes du comte Souvoroff Rymniksky тем уважительнее, что в 1795 году, в Варшаве сочинитель читал своё произведение графу Суворову и первый том собственными фельдмаршала замечаниями тогда же был исправлен. Вторым же томом Суворов был недоволен, поручил мне, по возвращении из Одессы, указать Антингу недостатки и неверные повествования, вкравшиеся в его сочинения от слабого знания русского языка [2, с.1]. Таким образом, Ивашев не отвергает западного вклада в жизнеописание Суворова и себя ставит в ряд с ними, не выделяя особо. Это свидетельствует, более о его скромности, нежели о рассмотренных произведениях. Подобного рода скромность образует стиль, автор появляется лишь на последних страницах очерка: всегда я был далек от самолюбия, а может ли эта минута в старости иметь место? [2, с.9]
Основное содержание записок составляет поездка Суворова в Петербург, куда он был вызван императрицей в 1795 году, Антинг, служивший адъютантом, возвращался на родину, Ивашев сопровождал полководца. Изложение подобно путевому дневнику, отличается простотой, автор не стремится выделить ту или иную частность. Суворов в этом описании – великий человек, достоинства полководца у него перемежаются с качествами, присущими обычным людям. Ивашев отмечает, что предместье Варшавы отстраивается после подавления восстания и тут же приводит слова Суворова: «слава Богу, кажется уже забыто всё прошедшее» [2, с.3]. Многие отмечали излишнюю жестокость Суворова в покорении Польши[7], и в словах можно усмотреть его сожаление о произошедшем. Подобная сентиментальность тут же сменяется стратегическими размышлениями: он обсуждал выгоды и невыгоды предполагаемой войны с Персией: «бараньи шапки (т.е. войска – С.С.) никому не страшны, не на оружие их надо обращать внимание, важнейшие наши неприятели: фрукты, воды и самый воздух, убийственны для детей севера». Предусмотрительности гения последует новая бытовая черта: граф, от непривычки боясь, что экипаж изломался и падает, часто от страха вскрикивал и после над своей трусостью сменялся [2, с.3]. Ивашев не стесняется показывать Суворова таким вот, обыденным, по-видимому, руководствуясь двумя идеями: величию Суворова подобное описание не повредит, а честность изложения – превыше всего. Тем самым подчеркивается не столько близость самого автора к великому полководцу, но простота самого Суворова – его небоязнь показаться смешным, чудаковатым. Соответственно, изложение собственно путешествия, перемежается анекдотами, из коих можно судить о разносторонности интересов Суворова (он по памяти читает стихи из Алкорана или упражняется петь в церковном хоре).
Вообще простоту Суворова можно считать отличительной чертой, но и она в ходе изложения абсолютно органична, не выделяется специально: его спальня была приготовлена в прекрасной небольшой комнате с диваном и несколькими креслами; душистое, мягкое сено составляло пышную его постель [2, с.5]. Четырёхместная карета ему непривычна так же, как одежда великосветского Петербурга. Вообще взаимоотношения Суворова и знати – вопрос особый. Полководец благоговел перед императрицей: с раскрытою душою, исполненный приверженности и святопочитания перед сияющей Божественными дарованиями на всероссийском престоле. Вместе с тем, он равно прям и честен, разговаривая с ней или с солдатами: предложил ей за и против (войны с Персией – С.С.) – как следует солдатскому сердцу, ей собственно верноподданному, а пользам Отечества и за гробом преданному [2, с.6]. Взаимоотношения с придворными были весьма сложными.[8] Возможное объяснение как раз и приводит Ивашев – избегая визита к старому военачальнику, Суворов говорит: «князь Репнин упражнялся больше в дипломатических изворотах, солдатского мало» [2, с.4]. То есть, для него важны личные заслуги независимо от чина и звания. Выборочность расположения к царедворцам у Ивашева можно свести к очередному анекдоту, Суворов дружески принимает Г.Р. Державина – по-домашнему: даже удерживал, казалось для того, чтобы он был свидетелем различия приёмов посетителям; многие знатные особы, принадлежащие двору, поспешили с визитом, но не были принимаемы. Вице-канцлера А.И. Остермана Суворов «принял» в его собственной карете: тот не успел привстать, чтобы выйти из кареты, как Суворов сел подле него, поменялись приветствиями и, поблагодарив за посещение, выпрыгнул, вернувшись к Державину [2, с.7].
Лишь в конце своего повествования Ивашев позволяет раскрыться себе. С 1792 по 1796 год, я имел счастье быть облеченным полной его доверенностью и должностью начальника главного штаба. Разлучившись на период опалы, П.Н. Ивашев снова встретился с Суворовым лишь непосредственно перед смертью гениального полководца: по долгу сердца я не отходил от него, с моих только рук принимал он назначенную ему пищу [2, с.8]. Но тем ценнее его воспоминания, что, будучи доверенным лицом на протяжении длительного времени, он не стремится возвеличить ни Суворова, ни себя рядом с ним, сохраняя объективность и чистосердечие.
III.
Как уже отмечалось выше, воспоминания А.А. Столыпина появились в печати последними – к этому времени были опубликованы не только очерк Д.В. Давыдова, но и записки П.Н. Ивашева. Сложно сказать, что именно подвигло к написанию Столыпина, но и его работа представляет интерес в сравнении.
Сразу стоит отметить, описываемые им события частично совпадают с записками Ивашева, но при этом, ни Ивашев ни разу не упоминает о Столыпине, Столыпин также не упоминает об Ивашеве, что особенно странно, учитывая их знакомство (уже по Симбирску). Несмотря на общность периода, мы имеем как бы взгляд с другой стороны. Если Ивашев едет вместе с Суворовым и больше внимания уделяет путешествию, то Столыпин: немедленно на перекладных санях пустился догонять фельдмаршала, обогнал его в ту же ночь и приехал на станцию, где повар уже расположил в камине огонь и приготовил самовар [3, с.346]. То есть, здесь уже главный вектор внимания приобретает сам Столыпин рядом с великим Суворовым. Необычайные расхождения в ходе событий можно отнести за счёт престарелого возраста автора. Так, если Ивашев датой выезда из Варшавы называет 6 декабря, то Столыпин переносит ее на месяц раньше – в начало ноября. Далее, по словам Ивашева он выезжал к князю Репнину и беседовал с адъютантом последнего - князем Лобановым-Ростовским. Столыпин в качестве посланника называет себя, а в адъютантах – князя Гагарина. Если у Ивашева Суворов путешествует в двухместном дормезе (второе место принадлежит собственно Ивашеву), то Столыпин «пересаживает» Суворова в кибитку, а дормез пускает пустым. Также Столыпин числит себя «посланником» к Н.А. Зубову по прибытии в Петербург (выделяя свойское общение со столь высокопоставленной особой[9]). По словам Ивашева, с письмами к братьям Зубовым ездил именно он, а Н.А. Зубов даже выезжал встречать Суворова в Стрельну. При этом, о визите к Суворову П.А. Зубова (по Ивашеву приём был прохладным), Столыпин не упоминает вообще, равно как и о Г.Р. Державине. Эпизод с визитом А.И. Остермана – едва ли не единственное совпадение у Ивашева и Столыпина.Вообще взгляд Столыпина можно определить именно как взгляд представителя знати: в течение трёхмесячного пребывания нашего в Петербурге, когда фельдмаршал обедал у себя, всегда бывали у него гости [3, с.349]. Соответственно, учитывая стиль изложения, большее доверие в этом отношении вызывают записки П.Н. Ивашева.
В 1797 году, А.А. Столыпин вместе с Суворовым едет в Тульчин, здесь начинается его самостоятельное повествование (у Ивашева основная часть завершается Петербургом, его переводят в Нижегородский драгунский полк). Здесь сравнительной достоверности несколько больше, Столыпин стремится именно сообщить сведения о великом полководце: просыпался он в два часа пополуночи, окачивался холодною водою, потом пил чай и занимался делами (подобный режим дня описан и Д.В. Давыдовым). Но и здесь не обходится без самолюбования: приказания фельдмаршал отдавал мне самые лаконичные, так, что я часто должен был угадывать смысл их [3, с.352]. Выказывая Суворова чудаком, некоторое внимание Столыпин уделяет и его человеческим качествам: фельдмаршал не будит заснувшего адъютанта и уходит гулять через окно. Также отдаётся должное внимание дальновидности: пристально взглянув на только что составленный план (война французов с Австрией), Суворов тут же указал на слабое место, которого не заметили все прочие.
На всём протяжении рассказа Столыпин выставляет себя предусмотрительным и расторопным, практически не заменимым помощником, характеризуя более себя, нежели Суворова. Тем не менее, за период службы он сумел добиться расположения фельдмаршала: отправляясь в ссылку, он перекрестил меня, поцеловал в лоб и, ударив по плечу, сказал: «Бог милостив, мы еще послужим вместе!» [3, с.364] Несмотря на желание Суворова, им больше не пришлось встретиться.
IV.
Как уже говорилось выше, очерк Д.В. Давыдова посвящен больше биографии Суворова, нежели личным воспоминаниям. Возможно это спасает от личного пристрастия в изложении, но благоговение перед памятью Великого полководца ощутимо. Балагуря и напуская на себя разного рода причуды, он в то же время отдавал приказания армиям, обнаруживая могучий гений [1, с.83].
Изложение начинается с некоторого биографического обзора (сын генерал-аншефа, имея слабое телосложение, сам закалил свой организм, ежедневно обливаясь водой со льдом, участвовал в Семилетней войне, генеральский чин получил в 40 лет, до этого практически неизвестен). Давыдов сразу и честно отмечает как выдающийся ум и образованность Суворова, так и его склонность к чудачествам: в минуты, где беседа его с государственными людьми становилась наиболее любопытной, когда он с свойственной ему ясностью и красноречием излагал ход дел, он внезапно вскакивал на стул и пел петухом. При этом сам автор объясняет такую блажь в поведении сложившейся при дворе ситуацией: убедившись в невозможности достигнуть высших степеней наперекор могущественным завистникам, он стал отличаться причудами и странностями [1, с.82]. Намеренно выделяя Суворова из ряда полководцев[10], Давыдов стремится даже не разгадать, а обосновать причину его успешности. Едва ли не первым приводит анализ "нововведений" Суворова, углубляясь в специализированные сферы военного искусства тактики и стратегии. Он предал анафеме всякое оборонительное, еще более отступательное действие в русской армии, и действовал не иначе, как наступательно. Сосредоточивая все силы, всегда воевал одною массою, что давало ему решительное превосходство. Суворов или стоял на месте, вникая в движения противника, или проникнув их, стремглав бросался на него усиленными переходами, и падал «как снег на голову». Следствием таких летучих переходов было предпочтение Суворовым холодного оружия огнестрельному. Везде видна решительность и быстрота, а не действие ощупью [1, с.89].
Также Давыдов упоминает о психологических способностях Суворова: он положил руку на сердце русского солдата и изучил его биение…, старался возбудить в войсках решительность и смелость, которые соответствовали бы его залетным движениям. При этом и сам демонстрирует недюжинные способности к познанию человеческих душ. В старости Суворов возненавидел зеркала и часы, их надлежало убирать из его покоев, или завешивать полотном (об этом упоминает и Ивашев). Давыдов не просто относит это к очередным причудам, но пытается объяснить, и вполне обоснованно: он не любил зеркал вероятно потому, что мысль увидеть себя в них стариком могла невольно охладить в нем юношеский пыл, убить в нем дух предприятия, который требовал всей мощи душевной, всей любви к случайностям, которые были свойственны лишь молодости [1, с.93].
Таким аналитическим описанием Давыдов предваряет рассказ о личной встрече, произошедшей в 1793-м году, когда Суворов проводил манёвры и смотрел, в числе прочих и Полтавский легкоконный полк, под командованием В.Д. Давыдова, отца будущего мемуариста (Денис Васильевич с малых лет жил в лагере). Встреча была кратковременной: он благословил нас (с братом – С.С.) весьма важно, протянул каждому из нас свою руку, которую мы поцеловали, и спросил меня: -"Любишь ли ты солдат, друг мой?" Я со всем порывом детского восторга мгновенно отвечал ему: -"я люблю графа Суворова; в нем всё, и солдаты, и победа, и слава! " -"О помилуй Бог, какой удалой,- сказал он: - я еще не умру, а он уже три сражения выиграет! " [1, с.98]. В написанной ранее автобиографии, приводится полушутливое последствие этой встречи: маленький повеса бросил Псалтырь, замахал саблею, выколол глаз дядьке, проткнул шлык няне и отрубил хвост борзой собаке, думая тем исполнить пророчество великого человека. Розга обратила его к миру и к учению.[11] Однако в очерке о Суворове, этот анекдот он уже не приводит, продолжая описание встречи: Суворов, по особенной благосклонности к моему отцу, сам назвался к нему на обед. Как известно, Суворов предпочитал простую пищу и сервировку без изысков, в этом отношении Давыдов добавляет лишь деталь о подаче блюд только что приготовленными: кушанья должны были подаваться одно за другим с самого пыла кухонного огня; так обыкновенно делывалось у Суворова… он часто любил хлебать щи из самого горшка, стоявшего на огне [1, с.103]. Тем самым подтверждается основная черта Суворова – быстрота во всём.[12]
Не уставая восхищаться, Давыдов, тем не менее, не ретуширует и свойств не благоприятных: одна из присутствующих в доме хозяев женщин с первого взгляда не понравилась Суворову и была предметом насмешливых его взглядов и шуток во все время пребывания его у нас [1, с.101]. Отпуская в ее адрес остроты за глаза, Суворов, тем самым, «проявлял терпимость из уважения к хозяевам», обычно он, чтобы избавиться от присутствия противной ему особы, восклицал: «Воняет, воняет!» [1, с.103]. Тем самым, заставляя удалить чем-либо противную ему особу.[13] Отобедав дома у Давыдовых, Суворов немедленно отправился к месту командования корпусом.
В своих воспоминаниях Давыдов представляет Суворова в образе «старца-юноши». Умудренного опытом старца и, склонного к хулиганствам юноши. При этом, такое сочетание он считает достоинством, или заслугой гениального полководца. Сохранение молодости души, некоторого авантюризма в характере позволяли ему опрокидывать существующие в то время правила ведения боя, что в сочетании с предусмотрительностью обеспечивало победу.
Итак, мы имеем три источника сведений о выдающемся военачальнике от трёх разных авторов, в разной степени с ним знакомых. Каждый из них рисует Суворова с разных сторон, из чего можно судить как о полководце, так и о самих авторах. Честный и простой Ивашев показывает Суворова, прежде всего, как человека. Выставляя странности в его поведении, Столыпин, пишет скорее портрет себя, на фоне великого Суворова. Наконец, Д.В. Давыдов не столько даёт портрет героя, сколько пытается расшифровать секрет его гениальности, выказывая талант не только рассказчика и военного теоретика, но и, в некоторой степени, психолога.
Использованные материалы:
- Д.В. Давыдов «Встреча с великим Суворовым» //Сочинения Д.В. Давыдова, т.3 М., 1893 стр.81-108
- П.Н. Ивашев «Из записок о Суворове» //Отечественные записки, 1841 №1 стр.1-9
- А.А. Столыпин «Воспоминания об Александре Васильевиче Суворове» // «Рассказы старого воина о Суворове» (издание «Москвитянина»). М., 1847 стр. 344-365
[1] А.В. Суворов – письмо П.Н. Ивашеву, апрель 1796 г./А.В. Суворов «Письма» М., 1986 стр.304
[2] Д.В. Давыдов – письмо Д.И. Хвостову, 11.09.1835 /Д.В. Давыдов «Сочинения» т.3 М., 1893 стр.201
[3] А.В. Суворов – реляция Гр.А. Потёмкину от 21.12.1790 о взятии крепости Измаил /А.В. Суворов: сборник документов под общей редакцией А.В. Сухомлина. Т.2 М., 1951 стр.562
[4] А.В. Суворов – реляция П.А. Румянцеву от 21.09.1794 о сражении при Бресте Литовском //А.В. Суворов: сборник документов под общей редакцией А.В. Сухомлина. Т.2 М., 1952 стр.374
[5] А.В. Суворов – письмо Г.Р. Державину, 1.07.1799 /А.В. Суворов «Письма» М., 1986 стр.343
[6] Д.В. Давыдов – письмо Д.И. Хвостову, 11.09.1835 /Д.В. Давыдов «Сочинения» т.3 М., 1893 стр.201
[7] В дальнейшем Д.В. Давыдов приводит подобным действиям оправдание: кровопролитие при взятии Измаила и Праги было лишь прямым последствием всякого штурма после продолжительной и упорной обороны. Штурмующие, ворвавшись в улицы и дома, еще обороняемые защитниками, приходят в остервенение; начальники не в состоянии обуздать порыв войск до полного низложения гарнизона [1, с.84-85].
[8] вплоть до того, что Д.В. Давыдов записывает его чуть ли не в оппозицию: Гордый от природы, он постоянно боролся с волею всесильных вельмож времен Екатерины. В глаза насмехался над могущественным Потёмкиным, хотя часто писал ему весьма почтительные письма [1, с.82].
[9] камердинер, разбудив его, позвал меня в спальную, где я нашел Графа и Графиню. Графиня спросила меня: «здоров батюшка?» А граф: «ну что, Александр, зачем приехал?» [3, с.348]
[10] В это время здравствовал еще знаменитый Румянцев и некоторые другие вожди, украшавшие век Екатерины; но блеск имен их тонул в ослепительных лучах этого самобытного, не разгадываемого метеора, увлекшего за собой весь мир чувств, умов, вниманий и доверенности своих соотчичей [1, с.85].
[11] «Некоторые черты из жизни Дениса Васильевича Давыдова», 1828 /цит. по: www.davidov.net.ru/lib/ar/author/1
[12] Однажды назвав Суворова «метеором», Давыдов умышленно или случайно всячески выделяет это его качество, ср.: он любил решительность в действиях и лаконизм в речах, длинные донесения и рассказы приводили его в негодование [1, с.90].
[13] Подобный эпизод приводит в своих воспоминаниях А.А. Столыпин: в одно воскресенье фельдмаршал пошёл к заутрени, я за ним. Не прошло и четверти часа, как фельдмаршал вскричал: «воняет, воняет!» В церкви были: священник в алтаре, дьячок на клиросе, офицеры с ротой солдат. Я, увидав в передней у дверей старуху в оборванном и замаранном одеянии, тотчас приказал денщику ее выпроводить. Узнав о старухе Суворов вскричал: «тьфу, погано!» [3, с.359]. При этом, если Столыпин снова подчеркивает свою услужливость и сметливость, то Давыдов эпизод с дамой приводит лишь как забавлявший его случай.